Греческие календы - Страница 3

Ответил он тогда сенатору или нет?. Уже и не припомнить. Кажется, скрыл свою злобу, приложившись к кружке и заслонив ею лицо... А сенатор, не знавший, кто перед ним сидит, всхлипывая, продолжал изливать ему душу.

"После этого, — рассказывал он, — на нас обратил весь гнев народ, тот самый народ, которому мы пытались вернуть республику, похищенную Цезарем. Марк Антоний сделал для этого все. На похоронах он сам произнес хвалебную речь Юлию и даже поднял копьем его окровавленную тогу. А потом, выждав подходящий момент, показал толпе восковую статую Цезаря с ранами, подкрашенными красной хенной. После же того, как он зачитал завещание Юлия, в котором тот приказал выдать каждому плебею по триста сестерциев, мне и моим друзьям едва удалось ускользнуть из Рима. Не понимаю, зачем ты спешишь в этот растревоженный муравейник?"

"— Чтобы принять усыновление и завещание", — коротко ответил он тогда сенатору.

"У тебя умер отец?" — участливо спросил тот.

"Да."

"И кто же он?"

"Гай Юлий Цезарь!" — выкрикнул он и, не прощаясь с сенатором, у которого разом отвисла челюсть и выпучились в страхе глаза, выбежал из харчевни.

Потом он подозвал к себе охранника и сказал ему: "Тот сенатор, с которым я только что разговаривал... Он должен умереть."

Октавиан принялся рассматривать замысловатые сплетения на ладони, по словам астрологов, сулившие ему великое будущее. Закрыл глаза и снова задумался.

8 "Он должен умереть..." Сколько раз потом произносил он эту фразу: Сто? Тысячу? Десять тысяч?

Приехав в Рим, он сразу направился к Марку Антонию — человеку огромного роста и силы, с багровым от частых попоек лицом.

Октавиан невольно нахмурился, вспоминая, какому унижению подвергся он в доме Антония.

"Я — сын Гая Юлия Цезаря!" — представился он.

"Да? — насмешливо переспросил тот. — Ну и что?"

"Я пришел к тебе затем, чтобы ты дал мне деньги моего отца, которые он завещал мне!"

"Тогда ты ошибся адресом! — заметил Марк Антоний, намереваясь уйти. — Это дом консула, а не государственная казна!"

"Но вдова Цезаря пожелала, чтобы эти деньги хранились у тебя!" — сказал он то, что успел услышать по дороге.

Марк Антоний обернулся и, как ему показалось, с любопытством взглянул на него.

"Так это стало известно даже в провинциях? — усмехнулся он, и лицо его приняло надменное выражение. — Вот, что, Октавиан..."

"Называй меня Цезарем в память о моем отце и твоем друге!" — попросил он.

"Вот, что, Октавиан, — нажимая на последнее слово, явно издеваясь над ним, повторил консул. — Денег нет и не будет."

"Дай тогда мне хотя бы то, что мой отец завещал римскому народу!" — вскричал тогда он.

— Чтобы я раздал их по назначению!"

"Ах, вот ты каков? Наглец! — покачал головой консул, и его надменность на несколько мгновений вновь сменилась любопытством. — Ну, так знай, правду: финансовые дела покойного Цезаря были столь запутаны, что, владея государственной казной, он оставил ее совершенно пустой! Иди и не заставляй меня обращаться с тобой, как с назойливым просителем!"

Прощаясь с Антонием, он сумел скрыть свои чувства и по глазам консула видел: тот уверен, что видит его в последний раз.

Брови Октавиана разгладились. На губах появилась насмешливая улыбка.

"Нет, он недооценил меня, не разглядел в Октавиане будущего Цезаря!"

Да, пятнадцать лет назад он тонко рассчитал свой первый шаг и воспользовался тем, что народ был недоволен поведением Марка Антония. Продав все свое имущество, а также имущество матери и еще нескольких родственников, он раздал деньги плебсу и сразу же9 расположил его к себе.

Следующий шаг был намного сложнее. Нужно было найти человека в сенате, которого можно было бы противопоставить Антонию. И таким оказался Цицерон.

С первой же встречи с ним, он постарался произвести на старика самое выгодное впечатление. Нащупал две тайные струнки в его характере — ненависть к Марку Антонию и непомерное тщеславие — и умело воспользовался ими. В каждой новой беседе он заискивал перед Цицероном, изредка, словно по ошибке, называл его отцом и рассказывал всевозможные сплетни о ночных дебошах Антония. В конце концов старик не устоял и выступил в сенате с речью против Марка Антония, обвиняя его в пьянстве, разврате, открыто называя наглецом и негодяем.

"Ты был шлюхой, доступной всем!", "Проснись и выдохни винные пары", — услышали тогда изумленные отцы-сенаторы. Вскоре Цицерон вошел в такую силу, что изгнал из Рима Антония, выслав против него войско, и даже убедил сенат облечь его, Октавиана, всеми знаками преторского достоинства...

Воюя против Антония, он даже не подозревал, что судьба вскоре снова сведет его с ним лицом к лицу и не просто сведет, а сделает родственниками.

"Да-да, — пробормотал Октавиан. — Именно так оно и было — родственниками. А что мне оставалось делать?"

Сенат — это сборище продажных и бездарных людей — отказал ему даже в триумфе, нагло заявив, что он не дорос до него.

Ох, и разозлило это его тогда!

Наметив план новых действий, он начал отпускать пленных, словно ненароком говоря хвалебные слова в адрес их полководца Антония. Когда же тот с Лепидом, собрав новую армию, двинулся ему навстречу, то вместо сражения, о котором умолял его насмерть перепуганный сенат, предложил... мир. И этот мир был тут же принят.

О, это был ход, достойный хитроумного Одиссея! Ради укрепления союза он выдал за Антония сестру Октавию, которая безропотно пошла за развратного и грубого пьяницу в угоду его политике.